Задобрить грубияна [ЛП] - Джесса Кейн

ради Папочки. Я буду дрочить на тебя, пока ты это делаешь.

Если бы этим утром кто-то сказал мне, что мужчина скажет мне такое, я бы ответила, что это его последний день на земле.

Эти слова, исходящие из любого другого рта, прозвучали бы мерзко, но со стороны от Бутча…они как будто меняют свое значение. Может быть, дело в его отчаянном положении или в том, как он смотрит на меня, будто я ангел, спустившийся с небес.

Но, когда он так со мной разговаривает или называет себя Папочкой, мои колени подкашиваются от чистой, никогда прежде не испытываемой похоти. Потому что он говорит это не для того, чтобы утвердить свой альфа-статус. Он говорит мне, потому что я нужна ему. Он сильно возбуждает меня своими глазами, прикосновениями и рокотом в голосе.

Я не могу отказать ему.

Однако я пытаюсь выманить его на поверхность. Буровая установка. Я не могу забыть.

Это цель.

Мое будущее зависит от того, покинет ли Бутч это место. Есть и худшие способы убедить мужчину в чем-то, не так ли? Я не причиняю ему вреда.

Я отдаю ему свое тело — столько, сколько могу.

Мне просто нужно не влюбиться в него в процессе.

С трудом сглотнув, оглядываюсь через плечо и обнаруживаю, что позади меня идет Бутч. Его руки стиснуты по бокам, толстый бугор выступает от его колен и выпирает из-под джинсов.

Он прав. Не думаю, что он мог бы поместиться… ну, вообще где угодно.

Господи, его член похож на три банки из-под колы, поставленные друг на друга.

Но я не могу притвориться, что мне не нравится наблюдать за ним.

Я не могу притвориться, что его объятья — не лучшее место для сна, а ровное сердцебиение успокаивает меня.

Он хороший мужчина. Это мужчина, который вмещает в себя много боли, груб, но даже за все деньги мира не причинит мне вреда. Как я уже сказала, он мог бы сделать это раньше.

Он мог раздвинуть мои ноги, вогнать всю толщину глубоко-глубоко внутрь меня и сильно порвать меня. Тогда он стал бы настоящим Папочкой.

Почему я дышу, будто пробежала двадцать кварталов?

Мои трусики насквозь промокли.

На самом деле, влага прилипает к верхней части моих бедер, увлажняя складочки. А соски ноют.

Когда я закрываю глаза, то представляю, как Бутч покрывает мое тело белыми ниточками спермы, как это делают мужчины в порно, которое я смотрела во время приступа грусти и одиночества.

Я думала, что видео поможет мне достичь кульминации, но нет. Это только усугубило боль и больше расстроило меня.

Теперь я знаю, что такое настоящее удовольствие.

Бутч показал мне — и я хочу большего.

Более того, я хочу подарить ему немного удовольствия. Хочу подарить физическое и эмоциональное облегчение.

Каждый раз, когда я спрашиваю о морской пехоте, он замолкает, но у меня внутри что-то ноет, не позволяя мне сдаться. Ему нужна помощь.

Он нуждается во мне.

От этой мысли у меня ком в горле. Я сглатываю и разворачиваюсь, как только достигаю низкого складного столика для белья.

Бутч мгновенно оказывается передо мной, берет на руки и толкает на край стола, прижимая губы к моему горлу.

Я не осознаю, как тяжело ему находиться так близко к верхней палубе, пока не замечаю, как вздымаются его огромные плечи, а рубашка прилипает к спине от пота.

Внешний мир.

— Эй, — шепчу я, прижимая его голову к своей шее. — Все хорошо.

Его руки обвивают меня, словно стальные пруты, прижимая к своему огромному телу.

— Просто дай мне минутку, — хрипло говорит он. — Я… слышу волны. Вода. Так близко.

Так и есть. Если прислушаться, то можно услышать, как волны разбиваются о борт буровой установки. Для человека, который не был наверху много лет, эти грохоты волн звучат, как взрывы.

— Бутч, — шепчу я, проводя руками вверх по толстым мышцам его спины. Мое сердце сжимается от шрамов, которые я ощущаю под ладонями.

— Просто сосредоточьтесь на том, где мы находимся сейчас. Мы. И мы не спешим двигаться.

Кончики моих пальцев задевают особенно глубокий шрам, и Бутч низко и опасно рычит, блокируя мои движения.

— Мне жаль, — выговариваю я. — Этот больнее остальных?

— Нет. — Он прижимает меня крепче, так крепко, что я почти не могу дышать. — Я подумал, что ты заслуживаешь мужчину с гладкой спиной. А потом подумал, что разделаю его, как гребаную индейку. Так что спина не имеет большого значения.

— Боже, как романтично.

Он отстраняется, нахмурившись.

— Я говорю, что убью любого мужчину, который прикоснется к тебе, а ты шутишь?

— Я уже говорила, я из Нового Орлеана. Нас не так просто напугать, — пытаюсь улыбнуться, чтобы приободрить и успокоить его. — В любом случае, ты на самом деле не имел это в виду.

— Ты так не думаешь? — Он наклоняется настолько близко, что нас разделяет один вздох. — Мне пришлось убить голыми руками дюжину мужчин, чтобы сбежать из плена, где меня пытали. Два года. Каждый день. Я без колебаний перережу горло любому, кто дыхнет в твою сторону.

Стук сердца гремит в ушах, адреналин зашкаливает, но я не разрываю зрительного контакта.

Два года. Пытки. Но он не хочет сочувствия. Я вижу это в ощетинившейся позе и сжатой челюсти. Он заставляет меня произнести слова утешения.

— Чтобы зарезать мужчину, подышавшего в мою сторону, придется сначала покинуть нефтяную вышку, — бормочу я, бросая вызов. — Что потом? Ты станешь тем мужчиной?

Слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить.

Что я имею в виду? Я… хочу, чтобы Бутч был моим?

Представляю его в моей крохотной квартирке, как он чинит текущие трубы, не используя стремянку.

Ширина плеч заставляет его повернуться боком, чтобы поместиться в душевой кабине. Я представляю его в своей постели, думаю о руках, обнимающих меня каждую ночь, и эйфория распространяется от макушки до пальцев ног.

Если мне удастся вытащить его с этой буровой установки, мог бы он… может быть, у этой фантазии есть шанс сбыться?

Возможно, я сошла с ума, раз забегаю так далеко. Я только что его встретила. Но я бы солгала, если бы сказала, что не чувствую связи, воспламенившейся в тот момент, когда я вошла в машинное отделение.

Глаза Бутча расширяются при моем вопросе, грудные мышцы прерывисто поднимаются и опускаются.

— Человеком, который даже не может трахнуть тебя? Что это за жизнь?

— Ты не знаешь наверняка, что будет больно, — шепчу я, наклоняясь, чтобы расстегнуть ширинку его джинсов. — Мы не узнаем, если не попробуем.

— Нет. Блядь.